haydamak | Москва

Навстречу любви приятно просыпаться.

Приятно открыть глаза, если ждет чашка кофе и наполненный творчеством и удивлением день. Так просыпаются в нетерпении дети, ожидая новых чудес.

В любви не страшен и пронзительный писк китайского будильника, и грядущая работа. Детский взгляд везде увидит чудо, даже если за окном холодное зимнее утро, прохожих облепил иней и лопата смуглого дворника из Средней Азии прерывисто-размашисто, мерно скребет по мостовой.

К сожалению, у Москвы часто совсем не детское лицо.

Впрочем, как это ни странно звучит на первый взгляд, но Москва – совсем малоизученный город, и сложно понять, какое у Москвы лицо.

Сенека говорил, что способность жить оседло и оставаться с самим собою – первейшее доказательство спокойствия духа. Даже самое полезное не приносит пользы на лету, а душевная непоседливость сродни бродяжничеству – скитанием, метанием, гоном с места на место в поисках того, что есть везде – ведь нам всюду дано жить правильно.

Москва сегодняшняя – не та, что была вчера. И позавчерашняя Москва на вчерашнюю уже не похожа.
Москва меняется. Порой очень быстро. Многие за ней не успевают.

Следуя за мыслью советника императора Нерона – как же жить правильно в Москве, если порой словно почва из под ног уходит плавуном, ценности зыбкие и переменчивые, как облака?
Кем быть? Как жить? На что опереться? Во что верить?

Москва – город возможностей. Соблазнов много, и многие так убедительны в своей искушенности. Как многое алчно сказанное кажется правдой.

Я сочувственно отношусь к коренным москвичам – им выпала непростая и неблагодарная судьба – они родились и выросли в своем городе детства, которого не стало и которым невозможно поделиться.

Интересно гулять с москвичами – они видят и показывают город, которого нет. Они показывают пальцем на что-то, и рассказывают в прошедшем времени – «а когда-то здесь была вывеска… а когда-то тут был магазин, где продавали стаканчики с самым вкусным пломбиром» - а в направлении пальца – ни вывески, ни магазина.
«Вот тот детский сад, куда ходили с сестрой. А вон те окна, куда случайно угодил заряд из рогатки, когда пробегали здесь детской ватагой, играли в казаков-разбойников. Вот за этой беседкой я впервые поцеловал девочку, а вот на этом дереве мы в память об этом оставили зарубку…» - а дерево уже спилено. Да и беседки нет – огороженный двор банка. Да и на разбитых когда-то давно детской шалостью окнах непробиваемый стеклопакет и решетка. И тротуар заставлен припаркованными внедорожниками так, что какие там казаки-разбойники – выдохнув весь воздух из груди, и то бы протиснуться.

За этими милыми и вкрадчивыми рассказами прячется много невысказанной боли утраты.
Москва-город детства и Москва-мегаполис сошлись воедино.

Это очень сложно – ходить по городу детства, а видеть город, который является сосредоточением общенационального мифологизированного негатива, символом безжалостно делающихся карьер, соперничества, агрессивного пробивания себе места под солнцем. Город, куда приезжают с котомкой, а уезжают с мигренью.
Город, который многие в нем живущие открыто не любят.

Большая мудрость и большое отважное мужество нужны для того, чтобы попрощаться с одним городом и принять, полюбить другой – большой, гудящий, непонятный, тревожный.
Столица, мегаполис, место нагромождения разных характеров, укладов, жизней.

Город, призванный потреблять.

Из этого нередко проглянет горечь осквернения. Тяжесть утраты, страх безвозвратной потери.
Очень тяжело вновь полюбить. Страшно привязаться, если жив страх вновь потерять.

Из уст коренных москвичей нередко можно услышать, сказанное с болью, безадресной обидой и отчаянием - я не узнаю своего города. ЭТОТ город – уже не мой.

Проснется злость – «а почему я вообще должен принимать эти перемены?! Я их не заказывал. Я не хотел этих изменений. Я не звал этих людей. Я не хочу их любить».

Требуется большая смелость, чтобы просто осознать – той, старой Москвы уже нет. И она никогда уже не вернется. Это – другая Москва.

Но ведь точно так же исчезла Москва наших бабушек – они выгуливали детей, наших родителей, и ворчали – не тот город нынче, чужой, грязный, шумный, хрущевками все застроили – один район от другого не отличишь. И молодежь нынче не та пошла. И лимитчики едут, словно медом им тут намазано, словно Москва резиновая.

Отцы и дети. Извечная история. Разность поколений.

И Москва здесь ничем не лучше и не хуже Парижа или Рима. Разве там нет таких же ворчунов? Есть, уверяю.

Уже сейчас в Москве живет поколение, для которого ЭТА Москва – настоящая. И они с годами о ней будут ностальгировать так же, чуть чопорно, чуть картинно, чуть наивно, словно в робкой надежде повернуть время вспять.

Есть что-то от лукавства и от гордыни в желании родителей чрезмерно опекать детей. Думать, что они призваны познакомить детей с миром и что у них, как более опытных, больше понимания современной ситуации.

А время ускорилось. Дети о настоящих временах понимают порой гораздо больше, гораздо лучше умеют встраиваться в них, ориентироваться, осваивать новую технику, новые навыки. Неизвестно кто кого еще научить, помочь адаптироваться сможет, родители с их опытом или дети с их динамичностью.
Стоит посмотреть, как ориентируются в Москве современные школьники – молниеносно и ловко.

Чтобы действительно полюбить место – в него нужно врасти, причем сознательно. Сделать так, чтобы город стал личным домом.
Москва богата храмами, в поисках опоры, чего-то постоянного, незыблемого, многие обратились к религии, нашли дорогу к храму. Храмы строятся в каждом районе. Дорогу к дому оказалось найти сложнее. Дом начинается с души. Душа начинается с осознания себя.

Кто я? Что я здесь делаю? То, что меня окружает – это действительно то, что я хочу?

Москва вдруг уравняла в правах старожилов и новоприбывших, предложив им обоим совершенно новый город, способный меняться, подстраиваться, город податливый к влиянию.

Успех порой выбивает из колеи больше, чем неуспешность. Страшно что-то менять не только из страха, что не получится, но и из страха, что получится – а тогда придется брать ответственность за свой выбор. Прямо заявить о своих истинных желаниях.

А история страны специфическая – слишком часто укорачивали на голову слишком уж инициативных. Каждый, наверное, слышал – «ты самый умный? Тебе больше всех надо?»

Пугают масштабы уныния, распространение убежденности в том, что лучшего не будет, все перемены идут только к худшему. А также снимание с себя ответственности за происходящее – «все равно ничего уже не изменить!». Перекладывание ее на других – «они всё испортили!»
Обесценивание себя – «я ни на что не влияю».
Нелюбовь к себе – «да я кто я вообще такой?»

Недаром уныние – тяжкий смертный грех. Уныние – сродни самоубийству, запрет на радость, на искру творения, на согревающий огонь.

Но, вместе с этим, особенно ясно на фоне уныния выделились те, кто отказался ввергаться в отчаяние и считать себя неспособным что-то изменить.

Если город уравнивает в шансах – почему бы этим не воспользоваться? Когда-то именно этим запомнился и начал свою карьеру Джон Кеннеди – «не спрашивай, что страна сделала для тебя – спроси, что ты можешь сделать для страны».
Когда-то доказал делом эффективность непротивления злу насилием Махатма Ганди.
Теория малых дел доказала свою состоятельность.

Угрюмость можно сменить энтузиазмом. Тебе не нравится то, что происходит в Москве? Ты имеешь права на свои чувства. И мне жаль, если тебе больно. А что ты сделал для того, чтобы изменить ситуацию?

История не только ушла в прошлое и стала текстом учебников – история Москвы творится прямо сейчас, и каждый из нас – значимый ее персонаж.

Наш быт, дом, семья, квартира, подъезд, улица, дорога, работа – ее части. Мы меняем Москву, меняя собственную жизнь. Мы влияем на происходящее, даже если это отрицаем или этого не замечаем.
Москва это мы. Каждый из нас.

Я горожанин. Хочешь перемен к лучшему? Я тоже хочу. Я тебе не враг, даже если смотрю на жизнь иначе – убежден, будь наша общая воля - мы сможем договориться.

Навстречу любви приятно просыпаться.

Когда любишь себя и свое дело – можно шутя свернуть горы.

Этим ощущением делятся многие попадающие за границу – все вокруг новое, все кругом необычно и интересно. У еды особый вкус, у запаха особые оттенки. Самые маленькие детали запоминаются – рисунок на ткани, маленький оберег под потолком, смешная озорная стрекоза-брошь на пиджаке аборигена.
А можно ли, находясь в Москве, сходу ответить – что вы сегодня ели? Почувствовали вкус? А запах?

Различили детали одежды прохожих? Улыбнулись смешной гримасе мальчишки в метро?

Агент Купер, обаятельный агент ФБР, персонаж культового сериала Твин Пикс, творивший безусловно значимые дела, никогда не отказывал себе в небольших удовольствиях.
«Знаешь секрет, как жить счастливо?» - спросил он у своего друга и соратника. – «Каждый день делай себе небольшой подарок».

Это то, чем Москва, увы, бедна – нет привычки делать маленькие подарки самому себе. Только боссу и дежурные, измеряемые не вниманием, а стоимостью.

Жизнь состоит из множества маленьких дел. Это потом множество маленьких дел образуют большие дела, но любые дела изначально – маленькие. В этом их прелесть – они посильные. Любое из дел возможно сделать творчески. Каждое творчески сделанное дело несет радость.

Творчество – это ведь отнюдь не только писать картины или сочинять концерты для фортепиано с оркестром. Мыть посуду и выносить к мусоропроводу ведро тоже можно творчески.

Москвичи же склонны попадать в ловушку перфекционизма – ругают и критикуют себя и окружающих по любому поводу, называя это заботой о ближнем, тогда как в действительности утратили внимание к себе.
Объясняют свое недовольство требовательностью к качеству, а в действительности страшно, зло и ослепленно уничтожая себя разрушительной руганью, в которой нет ничего от любви и заботы.

Нет более грустного зрелища, чем люди, считающие сами себя не важными, не значимыми и не интересными.
Когда общество таких людей составляет большинство – в городе начинаешь чувствовать себя неуютно вне зависимости от богатства витрин и собственного финансового благополучия.

Это парадокс Москвы – богатый и перспективный город угрюмых людей.
Город, где взгляд с интересом на сидящего напротив в метро вызовет прежде всего тревогу последнего, а улыбка расценивается как оскал и проявление нахальной агрессии.

Хотите забавный эксперимент? Пройдите по улице улыбаясь и ненадолго задерживая взгляд глаза в глаза. Большинство от вас шарахнется.
Глаза в глаза в Москве глядят только глянцевые люди с рекламных плакатов.

Москвичи живут либо в прошлом, тогда они подавлены невозможностью что-либо изменить, ввергаются в самокопания, поиск виноватых, либо в будущем – тогда они тревожны и одержимы идеей получить подробную инструкцию к жизни, чтобы на любом повороте извилистого жизненного пути постелить соломку.

Любовь к городу состоит из интереса к людям. Интерес к тому, как они живут, что их заботит, что они делают.
Именно этот интерес рождает шарм – история, архитектура, городские легенды.
Интерес и отчасти риск заглянуть за фасад.

А сделать это иногда не просто – москвичи подозрительны. Это не со зла – увы, это следствие того, что собственную жизнь склонны считать неинтересной и не заслуживающей внимания, а раз собственная жизнь не интересна – трудно поверить в то, что кто-то может испытывать к ней любопытство извне.

Эксперимент следующий – просто пофотографируйте идущих по улице людей. Не обязательно кого-то пристально – даже просто проведенный по толпе фотоаппарат можешь вызвать перепуганную панику, словно в руках не объектив, а ружье.

А уж про фотографирование зданий, машин, внутри помещений, я и вовсе молчу – рискуете пасть жертвой агрессии: «фотографировать запрещено!» - истерично завопит кто-то, захлебываясь от ярости.

Вообще «запрещено» - самое частое слово любых инструкций и плакатов. Запрещено, порой кажется, всё. Кем запрещено – не ясно. Почему – тоже. Запрещено и всё! Разнообразие объектов запрещения возносится до вершин абсурдизма имени товарища Кафки.

Запрещено фотографировать полицейских – а то вдруг кто-то увидит, как они нас защищают. Запрещено фотографировать в кафе – а то вдруг кто-то увидит еду. Запрещено фотографировать в парке Усадьбе Трубецких в Хамовниках – ну правильно, это если каждый своего ребенка сфотографирует на фоне пруда и лебедей – это ж так и до насильственной смены власти недалеко.

Привычка к жизни на фасад – придя в гости, первым делом услышишь извинения за бардак, вне зависимости от степени опрятности, нервным движением обязательно будет что-то поспешно убрано с глаз, как что-то компрометирующее.

Многое завязано на скрытности и чувстве стыда. Родители все время одергивают детей, пресекая любое любопытство – туда не смотри, так не сиди, так не свисти. Как не делать сказали, а что делать, что примечательно, при этом не разъясняют.

Не выносить сор из избы, ни в коем случае, даже если этого сора под крышу накопилось, не проветривать шкафы со скелетами.
Настороженность, готовность оценивать и сравнивать.

Еще один парадокс: Москва – город возможностей, а использовать их не получается.
Сил мало, расходуются быстро, повышенная утомляемость, неумение дать себе отдохнуть, загнанность ломовой лошади, утерянная спонтанность.
Пользоваться не успеваешь. Слишком все быстро.

Обычная вечерняя картина в супермаркетах – усталые люди бросают в корзину полуфабрикаты – что-то, что можно сунуть на пять минут в микроволновку, не чувствуя вкуса вяло потом съесть. Посмотреть телевизор, клюя носом, провалиться в дряблый сон. А наутро все повторится.

В этом уловка сродни путевкам на курорт с функцией «все включено», массово используемая туроператорами – в стоимость включено множество функций, всю полноту которых мало кто сумеет использовать, но они уже оплачены вперед.
Москва поступает схожим образом – она дает море возможностей для выбора, которые человеку сполна использовать заведомо не под силу.

Видит око, да зуб неймёт. Блеск московских огней дразнит и проходит мимо.

Есть в Москве такое витающее чувство разочарования, словно кто-то обманул, а кто и в чем – непонятно. Можно многого достичь, реализоваться – и все равно аутсайдер. Внутри бурлит глухое недовольство.

Москвичи не умеют останавливаться. В том числе в буквальном смысле – если резко остановиться где-нибудь на людной улице – обязательно кто-то по инерции врежется в спину.

Москва живет на бегу, не позволяя осмотреться. Нужно очень быстро бежать, чтобы хотя бы остаться на одном месте. А чтобы чего-то достичь – бежать в два раза быстрее.