![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
haydamak- "Мужчина, просыпаемся, скоро Орёл!" - в спину невежливо стучит острый женский кулак.
Секунды навсегда хоронят мозаичный сон. Удивление - оказывается успел заснуть. А казалось, что просто лежал, поджав на верхней боковушке ноги. Смотрел в мутный плафон.
За окном зимние огни, красные и синие светофоры, желтый чай фонарей.
Весь снег покинул небо, залег как в Прибалтике русский оккупант.
Пять утра. Февраль.
На жизненном пути плацкартного вагона в проход выпали руки, ноги, простыни, чемоданы, головы, раскаяния и возмездия.
Одиночный храп справа, позвякивание стакана слева. Шепот проснувшихся, фигуры ковыляют на свет, неся, как нелюбимое дитё, охапки скомканной постели.
Я в Орле выхожу не один. С легким злорадством, но больше с благодарностью, озираюсь - кто еще?
Выход в черную зимнюю ночь сближает, наполняет солидарностью, брезгливой радостью коммуны.
Сейчас мы покинем борт, отчалим, пионеры галактики, в холодный орловский космос. А остальные останутся, ворочаться в духоте вагона.
Я смотрю на тех, кто выходит, и с изумлением отмечаю полнейшую несовместимость Орла, и тех, кто готовится в него войти.
Вот мужичок. Я легко представлю его в гламурном глянцевом журнале.
"А сейчас интервью с гламурным британским дизайнером Уильямом Джейкобсом - пространство в стиле нью ню. Просто добавь обезьянью лапку".
У него бритая голова, галантные манеры. Всё что он делает - вкусно и изящно.
Мощный станок модных очков на носу - черная роговая оправа.
На плечи ложится кричаще оранжевое пальто. На ногах ослепительно синие брюки, попадающие в тон носки. Итальянские туфли.
Он поднимается, сын Альбиона, накидывает двумя кругами на шею, как разомлевшего питона, тяжелое красное кашне.
Идет к выходу. В его гомосексуальной походке есть что-то восхитительное - сам Стиль спустился в бренность пространства.
Вот молодая пара.
Худющий, красивый юноша - я не стал бы с ним состязаться в знании стихов Бодлера.
Узкий зад, астеничные руки.
Пуля для Валентина. Гот, вино и летучие мыши, под сводом замка.
С ним подруга - крашеные в радугу волосы, едва заметные холмики грудей под свитером.
Шапочка с беличьими ушками.
Ее глаза потусторонние - словно наркотик навсегда расширил зрачок.
Они красивые настолько, что не должны жить. По крайней мере - долго.
Когда-нибудь они спрыгнут вместе со скалы, взявшись за руки. Или исполосуют вены, лежа в одной ванне.
Но это будет потом. А сейчас - они поворачиваются, идут на свет тамбура.
Фиолетово-зеленые косички и пряди рассыпались по плечам.
Я боюсь приблизиться - слишком хрупка эта красота, как чудесная нарнийская бабочка.
Тронул медвежьей лапой - и сломалось ломкое крылышко.
Вот иудей.
Он очень высокий. На идеально белой рубашке - будто не он провел на плацкартной полке ночь, - черная жилетка, с иголочки, из под утюга.
Он надевает пиджак, становится во весь рост, и поля его черной шляпы закрывают свет.
От него пахнет Торой, в нем видишь ладан. Его спокойствие - глаз Яхве.
Исчезнет и этот поезд, и Орел, и я, и мы все. Умрут эти страницы - а глаз Яхве все так же будет смотреть.
Мне хочется подойти, сказать что-нибудь ему ласковое, но я не знаю что. И уж тем более - зачем.
Наверное только лишь затем, чтобы он сказал что-то ласковое мне в ответ.
Ему я поверю.
Никому не поверю. Себе не поверю - а ему поверю. И он это прекрасно знает. Может оттого молчит.
Грюкнули рундуки. Стой паровоз, не стучите колеса.
Проводница похожа на ловкий буфет. Она протирает тряпочкой заиндевелую ручку. С ожесточением бьет ногой в ступеньку - и вдруг перед выходом в космос из вагона выпадает трап. Лестница в небо.
Я смотрю на британского дизайнера, на хрупких отрока и отрочницу. На глаз Яхве.
Мне хочется говорить им что-то пылкое, убеждать, что не надо вам сюда. Вы ошиблись остановкой. Не здесь вам место.
Здесь вера отцов и звонок на работу, сквозь вертушки проходных.
Опомнитесь! Окститесь! Не надо вам сюда!
Я то сойду - да я давно пропащий. А ваша судьба - нешто она тут?
Клокочет и закипает градус бесплодного, неверуемого пророчества. Кассандра, отчаявшись докричаться, просто падает ничком на ящик Пандоры. Не пустю!
Но ни звука не слетело с моих уст.
Я навсегда прощаюсь.
Закрылись чужой спиной перламутровые волосы. Исчезло красное кашне.
Толпа, многоголовая вошь, вползла в иней подземного перехода.
Исчезла, растворилась в туннеле черная иудейская шляпа.
Секунды навсегда хоронят мозаичный сон. Удивление - оказывается успел заснуть. А казалось, что просто лежал, поджав на верхней боковушке ноги. Смотрел в мутный плафон.
За окном зимние огни, красные и синие светофоры, желтый чай фонарей.
Весь снег покинул небо, залег как в Прибалтике русский оккупант.
Пять утра. Февраль.
На жизненном пути плацкартного вагона в проход выпали руки, ноги, простыни, чемоданы, головы, раскаяния и возмездия.
Одиночный храп справа, позвякивание стакана слева. Шепот проснувшихся, фигуры ковыляют на свет, неся, как нелюбимое дитё, охапки скомканной постели.
Я в Орле выхожу не один. С легким злорадством, но больше с благодарностью, озираюсь - кто еще?
Выход в черную зимнюю ночь сближает, наполняет солидарностью, брезгливой радостью коммуны.
Сейчас мы покинем борт, отчалим, пионеры галактики, в холодный орловский космос. А остальные останутся, ворочаться в духоте вагона.
Я смотрю на тех, кто выходит, и с изумлением отмечаю полнейшую несовместимость Орла, и тех, кто готовится в него войти.
Вот мужичок. Я легко представлю его в гламурном глянцевом журнале.
"А сейчас интервью с гламурным британским дизайнером Уильямом Джейкобсом - пространство в стиле нью ню. Просто добавь обезьянью лапку".
У него бритая голова, галантные манеры. Всё что он делает - вкусно и изящно.
Мощный станок модных очков на носу - черная роговая оправа.
На плечи ложится кричаще оранжевое пальто. На ногах ослепительно синие брюки, попадающие в тон носки. Итальянские туфли.
Он поднимается, сын Альбиона, накидывает двумя кругами на шею, как разомлевшего питона, тяжелое красное кашне.
Идет к выходу. В его гомосексуальной походке есть что-то восхитительное - сам Стиль спустился в бренность пространства.
Вот молодая пара.
Худющий, красивый юноша - я не стал бы с ним состязаться в знании стихов Бодлера.
Узкий зад, астеничные руки.
Пуля для Валентина. Гот, вино и летучие мыши, под сводом замка.
С ним подруга - крашеные в радугу волосы, едва заметные холмики грудей под свитером.
Шапочка с беличьими ушками.
Ее глаза потусторонние - словно наркотик навсегда расширил зрачок.
Они красивые настолько, что не должны жить. По крайней мере - долго.
Когда-нибудь они спрыгнут вместе со скалы, взявшись за руки. Или исполосуют вены, лежа в одной ванне.
Но это будет потом. А сейчас - они поворачиваются, идут на свет тамбура.
Фиолетово-зеленые косички и пряди рассыпались по плечам.
Я боюсь приблизиться - слишком хрупка эта красота, как чудесная нарнийская бабочка.
Тронул медвежьей лапой - и сломалось ломкое крылышко.
Вот иудей.
Он очень высокий. На идеально белой рубашке - будто не он провел на плацкартной полке ночь, - черная жилетка, с иголочки, из под утюга.
Он надевает пиджак, становится во весь рост, и поля его черной шляпы закрывают свет.
От него пахнет Торой, в нем видишь ладан. Его спокойствие - глаз Яхве.
Исчезнет и этот поезд, и Орел, и я, и мы все. Умрут эти страницы - а глаз Яхве все так же будет смотреть.
Мне хочется подойти, сказать что-нибудь ему ласковое, но я не знаю что. И уж тем более - зачем.
Наверное только лишь затем, чтобы он сказал что-то ласковое мне в ответ.
Ему я поверю.
Никому не поверю. Себе не поверю - а ему поверю. И он это прекрасно знает. Может оттого молчит.
Грюкнули рундуки. Стой паровоз, не стучите колеса.
Проводница похожа на ловкий буфет. Она протирает тряпочкой заиндевелую ручку. С ожесточением бьет ногой в ступеньку - и вдруг перед выходом в космос из вагона выпадает трап. Лестница в небо.
Я смотрю на британского дизайнера, на хрупких отрока и отрочницу. На глаз Яхве.
Мне хочется говорить им что-то пылкое, убеждать, что не надо вам сюда. Вы ошиблись остановкой. Не здесь вам место.
Здесь вера отцов и звонок на работу, сквозь вертушки проходных.
Опомнитесь! Окститесь! Не надо вам сюда!
Я то сойду - да я давно пропащий. А ваша судьба - нешто она тут?
Клокочет и закипает градус бесплодного, неверуемого пророчества. Кассандра, отчаявшись докричаться, просто падает ничком на ящик Пандоры. Не пустю!
Но ни звука не слетело с моих уст.
Я навсегда прощаюсь.
Закрылись чужой спиной перламутровые волосы. Исчезло красное кашне.
Толпа, многоголовая вошь, вползла в иней подземного перехода.
Исчезла, растворилась в туннеле черная иудейская шляпа.
